Я почти готов отказать ему. Это трудно, но не невозможно. Зачем мне еще один камень на шее, лишняя боль? С другой стороны, он старше нас, он жил в Наружности, у него было достаточно времени все обдумать. Если, конечно, «зов» не лишил его воли полностью.
Седой молчит. У него изможденный вид, который я когда-то считал признаком старости, но он слишком молод, чтобы оставаться для меня Седым.
«Ты был бы Птицей, — думаю я. — Родись ты шестью годами позже, ты несомненно был бы Птицей. Так я и должен думать о тебе. Просто, как об одном из Птиц».
— Как поживают рыбки? — спрашиваю я. И тут же понимаю, что светской беседы не получится. Я понятия не имею, сколько живут аквариумные рыбки.
— Муж сестры уронил аквариум с подоконника, — отвечает Седой. — Так что никак.
— Случайно? — уточняю я.
— Кто знает.
Догадываюсь, что он не говорит всей правды, но я и не хочу ее слышать. Сам не знаю, зачем мне вдруг понадобилось нарушать запрет на разговоры о Наружности. Наверное, чтобы понять… соображает ли он, что делает.
Седой глядит на меня внимательно.
— Мне не о ком жалеть, — говорит он, угадав, о чем я думаю. — И обо мне никто не пожалеет.
Этого достаточно. Этого более чем достаточно. Это даже больше, чем я могу вынести.
Майка с голубкой, короткая стрижка… все слишком наружное. Но на запястье у него широкий браслет из бисера. Стилизованные квадратики греческих волн. Белые на темно-зеленом. Но пол-Дома пыталось в свое время выклянчить у него этот браслет. Теперь я знаю, почему. Это сильный амулет. Он превращает Седого в своего, именно сейчас, когда ему это так необходимо.
— Мне нужна всего одна ночь, — говорит он. — Я никого не хочу видеть, кроме тебя, я никому не помешаю, и меня не найдут.
Черта с два тебя не найдут, хочу возразить я, но молчу. Ему-то уже будет все равно. Если, конечно, у него вообще что-то получится.
— Ладно. — Я выкарабкиваюсь из кресла. — Подожди меня здесь. Полежи пока.
Выглядываю за дверь. Так и есть, Ящик отсутствует. Ни один уважающий себя Ящик не проторчит в коридоре положенные сорок минут. Тем более в обеденное время. Они приходят к концу визита, обычно с опозданием, чтобы запереть наружную дверь.
В коридоре пусто. Все на обеде. Возможно, кто-то из Логов остался в палатках, но даже если и так, этот кто-то, скорее всего, спит. Вполне можно проскочить незаметно.
Я оборачиваюсь к Седому.
— Не высовывайся пока. Наш новый директор больше всего на свете боится бывших старшеклассников. То есть тебя. Он никого из вас в глаза не видел, зато много чего слышал. Сразу решит, что ты приехал его прирезать.
Седой глядит на меня из-под ладони, прикрывая глаза от света.
— Вот как? — удивляется он. — Но если он узнает, что ты меня здесь спрятал…
— Его тут же хватит инфаркт.
Я выхожу, спиной прикрыв за собой дверь. И поднимаюсь на второй этаж, разведать обстановку, немного мучаясь мыслью о том, что даже если Седой ничего не знал о судьбе своих, то после моих слов наверняка о многом догадался.
Звонок к обеду уже прозвенел, и на втором тоже пусто, но Лэри с Шакалом ждут меня возле столовой, умирая от любопытства. Я обещаю рассказать все, как только смогу, и иду в спальню. У меня мало времени. Мне нужен пустой класс, куда бы не захаживали любители пообжиматься, но в каждой комнате я нахожу их следы. Несмотря на военные действия, а может, вопреки им. Так или иначе, ни одно помещение на этаже нельзя счесть достаточно уединенным. Придется прятать Седого на первом. Где навалом любопытных Логов, где я не смогу его навещать, где слишком пыльно там, где не слишком людно. Но не тащить же его на чердак или в подвалы, где обитает беглый Соломон. Может, в библиотеке? Но там негде прилечь.
И я опять спускаюсь.
На середине лестницы меня посещает щемящее ощущение, что все это я проделываю зря. Я что-то упустил или не успел, что-то сделал не так. И я не очень удивляюсь, не найдя на диване Седого. В приемной пусто. Коляски тоже нет.
Проверяю входную дверь. Она открыта, так что, во всяком случае, это не Ящик его прогнал. Ящики никогда не забывают ее запереть. Улица за дверью тоже пуста. Мог Седой успеть перебраться в коляску, выехать на улицу и поймать такси? Теоретически в этом нет ничего невозможного. Правда, он казался слишком усталым, чтобы пуститься в обратное путешествие, но мало ли что могло произойти. Он мог выехать в коридор. Мог понять, что вернулся вовсе не в тот Дом, который когда-то оставил. Мог передумать и сбежать. Я не спросил, знает ли он о том, что стало с прошлым выпуском. Я о многом не успел его спросить. И теперь уже не спрошу. Но действительно ли он покинул Дом? Или остался где-нибудь на первом, чтобы избавить меня от ответственности? Это было бы в его духе.
Я заглядываю в кинозал и в актовый зал. В библиотеку и в прачечную. А потом решаю прекратить поиски. Если он исчез, чтобы мне было спокойнее, правильнее будет не искать. Так действительно лучше — не знать.
Поборов искушение проверить все комнаты на первом, поднимаюсь в столовую. Благодарный Седому за то, что он дал мне возможность не чувствовать себя виноватым. Что бы ни случилось.
Сфинкс тут же вспоминает, что кто-то на девичьей половине держит агрессивную птицу, научившуюся открывать свою клетку. Теперь там не пользуются довольно обширным участком коридора, а проживающие в непосредственной близости от логова попугаихи выходят из спален, прикрываясь раскрытыми зонтиками. Сфинкс давно не слышал от Русалки свежих подробностей о подвигах старой ара и думал, что проблема каким-то образом улажена.
— Вот увидишь, — уверяет его Табаки. — Распробовав зелье, эта птичка будет летать за Русалкой со страстными стонами!
— Я вовсе не хочу, чтобы за моей девушкой кто-то летал со страстными стонами!
— Хочешь не хочешь, теперь уже поздно. Механизм запущен, осталось дождаться результатов.
— Ты что, пытаешься ее у меня отбить? — удивляется Сфинкс. — То массажер-вычесыватель для кошек, то зонтик с подсветкой, то браслет с сиреной. Я уже не говорю о ваших совместных походах на охоту.
Внезапно музыка, грохочущая из динамиков, смолкает, а расшалившиеся Крысы перестают лупить друг друга.
Р Первый сумрачно оглядывает столовую, стоя в дверях. Появление воспитателя на обеде всегда к неприятностям, поэтому в зале воцаряется почти полная тишина, прерываемая только чавканьем Неразумных.
— Оставайтесь на местах.
Ральф захлопывает дверь и прислоняется к ней спиной, скрестив на груди руки.
— В спальнях и классах сейчас проводится обыск. Когда он закончится, вам разрешат покинуть столовую.
Крысы поднимают такой гвалт, что очкастый Фазаний вожак с трудом перекрикивает их.
— Простите! От лица первой группы хотелось бы уточнить. Обыск проводится во всех спальнях?
— Во всех, — холодно отвечает Ральф.
Фазаны выглядят до того оскорбленными, что у всех остальных тут же поднимается настроение. Кроме тех, кто явно чего-то опасается. Как, например, Лэри. Глядя на его посеревшее лицо, нетрудно представить, что при обыске его кровати оттуда будет извлечен чей-то окровавленный скальп.
— Что с тобой, Лэри? — спрашивает его Сфинкс. — Что ты припрятал, признавайся!
Лэри молчит и только вздыхает. Потом сует в рот нашейный болт, отводящий беду, и крепко зажмуривается. Сфинкс и Табаки переглядываются. Табаки пожимает плечами.
— Эй! — кричит он Ральфу. — А как насчет дополнительной еды, чтобы скоротать время с приятностью?
Ральф никак на это предложение не отзывается. Повернувшись спиной к находящимся в столовой, он ведет с кем-то переговоры через приоткрытую дверь, потом пропускает в столовую Горбача. Горбач входит, удивленно озираясь, и вздрагивает, когда его приветствуют радостными криками.
— Отшельник спустился со склона горы!
— Друид слез с куста! Ура!
Табаки самоотверженно рушится на пол и ползет к Горбачу через грязь, тот подхватывает его на руки и подходит к столу с висящим на шее и нежно воркующим Шакалом.
— Что тут у вас творится? — спрашивает он.
— Обыск, — объясняет Сфинкс. — И дождь. А у тебя?
Горбач демонстрирует ему свежезабинтованные пальцы.
— Все в порядке. Большой слегка загноился, но совсем слегка. Ничего серьезного, и зря ты так распсиховался.
— Я. Распсиховался. Не. Зря, — раздельно выговаривает Сфинкс.
— Ладно, не зря, — Горбач ссаживает на стол Табаки и придвигает к себе тарелку. — Я ведь все сделал, как ты велел, так что успокойся, ладно?
Курильщик собирает Горбачу остатки еды со всех тарелок. Лэри вяло машет рукой, запечатанный болтом.
Скоро всем надоедает сидеть перед опустевшими тарелками. Крысы разбрелись по углам с плеерами. Птицы, сгрузив со стола посуду, затеяли партию в покер. Табаки расстилает на полу белую тряпку и объявляет, что готов погадать всем желающим на бисере. К нему выстраивается небольшая очередь.
